Фронтовик, поэт Юрий Давидович Левитанский.

Юрий Левитанский: Я ушёл добровольцем. Я был красноармейцем, солдатом. Был пулемётчиком, потом командиром отделения недолго, в разное время. И, кстати, пулемётчиком, - может быть, вы слышали или нет, об этом писалив разное время, - я был с моим покойным другом Семёном Гудзенко – мы были два номера одного пулемёта.

Александр Кукис: Даже так? Вот его фотография. Ой, я каждый раз это вспоминаю: “И жизнь мою спасали много суток в белом, как десантники, врачи”…

Юрий Левитанский: Мы с ним близкие очень друзья, мы учились вместе, весте ушли на войну, вместе начинали. И потом уже позже наши пути разошлись.

Александр Кукис: И вот Вы стали лейтенантом уже в процессе войны?

Юрий Левитанский: Ну да, четыре года всё-таки. Да и тогда, вроде, быстро бежало время, но это, в общем, целая эпоха – четыре года. Ну, тем более, я начал войну – мне было 19 лет, а кончил – мне 23 года. Почти уже взрослый совсем.

Александр Кукис: Да, я могу только сказать, что наверное, вот эти четыре года не состарили, а сделали Вас взрослым.

Юрий Левитанский: Ну, знаете, я уже говорил об этом неоднократно, но люблю об этом напомнить: Хемингуэй сказал когда-то, что тот не писатель, кто не был на войне. Ну, я с ним лично не разговаривал, но полагаю, что высказывание его носило характер, скорее полемический, чем буквальный, потому что мы можем легко найти примеры, когда не был на войне и был замечательный писатель. Что вероятно имел в виду Хемингуэй? Он же был на войне, и он приобрёл некий опыт, который больше нигде обрести нельзя, кроме как на войне, потому что это уникальный опыт как бы сразу нескольких жизней твоих собственных. Т.е. не то чтобы я получаю возможность об этом кому-то рассказать - нет, этот опыт, ещё раз говорю, это опыт не одной моей жизни, а сразу многих, как бы несколько жизней, понимаете. И смерти, пережитые мной, и моей смерти, и множества других людей. И моей одной, другой, третьей, четвёртой. Вот этот опыт даёт мне возможность, о чём я бы ни писал, не обязательно о войне, – уже видеть это всё с высоты моего того опыта, который позволяет, и понять, и увидеть гораздо больше, чем без него. Остальное - индивидуально.

Знаете, есть литераторы, есть поэты, к примеру, которые, прошли войну и уже не могли никогда от этой темы уйти ни на шаг. Я к ним не принадлежу. Я тоже немало написал, но я давным-давно ничего не пишу о войне. И, Вы знаете, по двум причинам. С одной стороны, просто поэзия что могла, то уже в основном сказала. Мы были, - не все, но большинство, - мы были слишком юные для этого люди, чтобы осмыслить, понять всё, что с нами тогда  происходило. Поэтому, тогда что–то было -  выплеснулось. Теперь едва ли есть смысл к этому возвращаться. Я не думаю, чтобы кто-то вернулся. Другое дело - проза. Проза ещё, я уверен, будет неоднократно к этому возвращаться и осмысливать заново, потому, что правда о войне далеко-далеко ещё не вся сказана.

Это одна причина. И вторая: я давно стал понимать, что гордиться мне нечем тут, Вы понимаете. Ну, гордиться вообще глупо чем бы то ни было. Я по натуре не гордец, поэтому, чего я буду гордиться? Ну, в частности, этим вот гордиться – вот я, значит, воевал я тут. Тем более что я давно стал понимать, что к примеру скажем, то, что называют освобождением Восточной Европы, где я участвовал, а я шёл через Румынию, Венгрию, Чехословакию…

Александр Кукис: “Три державы покорил” - как у Исаковского!

Юрий Левитанский: И я уже давно стал понимать, что я им принёс кусок моего же рабства, и мне тут гордиться никак невозможно. И я потом перестал заикаться даже на эту тему.

Александр Кукис: Неужели вот это Вы так остро чувствуете?

Юрий Левитанский: Очень. Ну, в общем, давно я это чувствую. А тем более, когда начались уже события  в Праге, в Будапеште, - я все это очень болезненно переживал. Я там, в самом деле, многих людей знал и знаю. Знаю, как всё это было ужасно. На обмане всё это было. Ну что теперь - всё это известно, нечего говорить.... Поэтому мне тоже всё это мешало. Для меня эта тема исчерпана давно. У меня даже есть стихотворение в моем избранном. И здесь в предисловии писал покойный Юрий Болдырев, что “Левитанский первым из этого поколения сказал “ну что с того, что я там был?”  Потом позже написал Виктор Берковский музыку, не знаю, может быть, слышали. Очень удачная, по-моему, получилась музыка. Вот эти стихи – это моё к этому отношение было тогда уже:

Ну что с того, что я там был. Я был давно, я все забыл.
Не помню дней, не помню дат. И тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат. Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолет. Я лед кровавый в январе.
Я крепко впаян в этот лед. Я в нем как мушка в янтаре.

Ну что с того, что я там был. Я все забыл. Я все избыл.
Не помню дат, не помню дней, названий вспомнить не могу.
Я топот загнанных коней. Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня, я бой на дальнем рубеже.
Я пламя вечного огня, и пламя гильзы в блиндаже.

Ну что с того, что я там был. В том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл, я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне, война участвует во мне.
И пламя вечного огня горит на скулах у меня.

Уже меня не исключить из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить от тех снегов, от той зимы.
И с той зимой, и с той землей, уже меня не разлучить.
До тех снегов, где вам уже моих следов не различить.

Но что с того, что я там был?

Александр Кукис: Всё таки народ победил немецкий фашизм, это заслуга. Как долго мы это будем помнить?

Юрий Левитанский: Что касается меня, я давно уже, много лет этот праздник не праздную, ибо даже затрудняюсь как это правильно было бы этот день определить: праздник ли это? Если праздник, то вероятно, это праздник окончания войны. В этом смысле он был праздником для всех, и нас,  участников ее, и наших родителей, для которых это был праздник. Война кончилась – те, кто остались живы, они уже живы – их уже завтра не убьют.

В остальном для меня это праздником как-то давно не было, потому что это день большой печали. Это память о тех миллионах людей, которые погибли, и что самое печальное, самое обидное, что многие из них, огромная часть, погибла не за Родину, нельзя так сказать, потому что они погибли просто от нашей безалаберности, бездарности наших военачальников, от жестокости немилосердной того, что мы позже назвали культом личности. Совершенно несправедливо назвали, ибо это был культ вождя. А культ личности каждого человека – этого у нас не было никогда, к сожалению.

Поэтому для меня это не праздник, тем более, что из моих однополчан мало кто остался. Так что для меня, во всех смыслах, когда наступает день 9 Мая, это день печали большой.

И ещё, я от Вас не скрою то, что меня вдвойне отодвигает от празднования этого, – это то, что власти наши так неприлично эксплуатируют это: опять какие-то дивиденды с этого хотят получить, с этих слёз, искренних слёз этих людей, которые пережили, потеряли, а делать бы этого не должно.

Выдержка из программы Радио России «Моя война и наша Победа»