Борис Стомахин во время свидания в ИК-10 Пермского края с Глебом Эделевым и Романом Качановым 26 октября 2014 года

Эта заметка не про власть. Не про народ. Эта заметка про „наше всё" – про правозащитников.

Почему „наше всё"? Потому что правозащитники (конечно, если они настоящие, а такие есть тоже, и их немало) – это лучшие люди общества: альтруисты, которые распоряжаются своими жизнями в точном соответствии с Иоанном: „Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих“. Это настоящий золотой запас народа – золото народной души.

Но и с золотом случаются неприятности… В частности, потому что доброта и самоотверженность не всегда идут рука об руку с мудростью.

Политзаключенный. Громкое слово. Человек с ореолом мученика. От него исходит свечение. Дорогая штука. И борьба за наделение этой штукой в наш рыночный век идет нешуточная. Ведь есть за что бороться. Это в старые времена дело ограничивалось свечением. В наше – свечение конвертируется в гораздо более материальную вещь – в отношение масс, то есть в паблисити. А вот эта-то штука имеет уже и совсем материальные эквиваленты.

Вот так и оказываются у нас „политзаключенными“ чрезвычайно разные люди.

Без разбора, посадили ли их за их активную политическую деятельность или просто по политическим мотивам. А кого сажают не по „политическим“? Ведь политика правоприменения, например, - точно такая же политика, как и любая иная.

И тем более – не обращая внимания, а что это была за политическая деятельность. Ведь политическая деятельность бывает разной. Вот, скажем, Гитлер - чистейший политик. И деятельность его была чисто политической. Много бы потеряла Германия в своем демократическом развитии, если бы упрятала этого политика в 20-е годы прошлого века пожизненно? Вот в том-то и дело: политика политике рознь.

И в наших списках политзаключенных, которые не без внутренних битв составляют наши правозащитники, тоже оказываются разные люди. И, как вы сами понимаете, попадают в эти списки святых мучеников люди не всегда совсем уж святые.

Но это бы еще полбеды: ну, получит общественную защиту человек не вполне ее достойный - в этом деле, в общем-то,  при наших реалиях переборщить лучше, чем „недоборщить“. Беда же в том, что в результате для совсем святых (ну, или скажу уж совсем математически точно – для гораздо более святых) в списках места не оказывается.

Из людей, с чьими делами я знаком близко, самый вопиющий случай такого рода (а должен заметить в скобках, что вообще-то политзаключенных у нас мало – и не потому, что власть добрая, а потому что в обществе очень мало святых), так вот, самый вопиющий случай такого рода – это Борис Стомахин.

Что это за человек? Это чуть ли не единственный человек, который громко и бескомпромиссно выступил против второй чеченской войны, обрушив на головы палачей Чечни (то есть на наши с вами, дорогие сограждане, головы) все мыслимые и немыслимые проклятия. Он не выбирал выражения.

Ну, а мы с вами, дорогие друзья, как вы сами знаете, – натуры нежные. Мы не любим, когда не выбирают. Вот мы и обиделись. И спокойненько так, невозмутименько так пронаблюдали, как Стомахину за его попытки достучаться до нашей совести дали пять лет. Случай получился негромкий – не как сутягинский или юкосовский.

Отсидел свои пять лет Стомахин и вновь за свое – криком кричать к нашей совести. Но, как я уже заметил, мы натуры нежные. И уши у нас тоже нежные. Мы не любим, когда криком. А власть не любит, когда – к совести. И Стомахин под наше обидчивое молчание и делание вида, что мы ничего не понимаем, получил еще шесть с половиной лет. При, в общем-то, одобрении правозащитников. („Мемориал“, правда, после, как я понимаю, тяжелой внутренней борьбы, выдавил-таки из себя половинчатую резолюцию по Стомахину, но в таких делах полуправда часто хуже прямой лжи.)

Что именно писал Стомахин? Писал, что мы летим в пропасть. И о том, что нас в этой пропасти ждет. Но нас обидело не „что", а „как". А писал он так, чтобы услышать его мог и глухой. А когда пишут ТАК, когда глухой уже не может сказать, что не слышит, тогда глухой говорит, что не понял. Что это не предупреждение. А разжигание. И вообще – экстремизм. И гадость. И не надо мне об этом напоминать. Особенно – когда над землею бушует русская весна и, вообще, весь честной народ веселится и ликует от наших нескончаемых побед.

А Стомахин - к тому же еще и человек тяжелый. И не тусовочный совсем. Кто же такого захочет защищать?

В лагере же Стомахина просто стали гнобить: повесили на него три бирки – склонный к побегу, суициду и экстремизму, дали три карцера, сейчас – БУР (для тех, кто Солженицына не читал – барак усиленного режима, сейчас эта штука называется „отряд строгих условий отбывания наказания – ОСУОН") на девять месяцев! А там и в нестрогих-то условиях заключенных заедают не то клопы, не то вши.

А правозащитники молчат. Молчит „Мемориал". Молчат (и почему-то мне кажется, что и будут молчать) Навальный с Ходорковским, только что создавшие фонд помощи политзаключенным. Очень по-солженицынски. Но… не совсем. Я с грустью догадываюсь, кому будет помогать этот фонд. Молчат и Надя-Маша со своей „зоной права". И вместе молчат. И поврозь. И попеременно. Уж, казалось бы, с их-то знакомством с остракизмом, когда разобиженная на тебя нижняя часть общества выносит тебе общественное порицание шипом „У, сука!", не должны были бы молчать. Но… молчат.

Что уж говорить про прочую нашу Иудею? Всё - точно по Галичу. И про „упекли пророка в республику Коми". И про „вокруг шумела Иудея и о мертвых помнить не хотела". И про „тени всех бутырок и треблинок, всех измен, предательств и распятий…"

И от всего этого делается так стыдно!

Так тошно!!