Писатель, историк, бывший флотский офицер Юрий Владимирович Давыдов.
Давыдов: Многие обвиняли Сталина, и справедливо, что он не хотел верить данным разведки. И он никак не мог поверить, что два бандита сговорились и чтобы один пахан обманул другого пахана! Это же логика такая была. И он дико растерялся, когда это случилось. Ведь мемуаристы отмечают, что его первые дни даже не было в Кремле, он уехал сходу, как только все началось, бросил все на штабы и уехал. Но только мне кажется, что только один из мемуаристов, тогдашний народный комиссар военно-морского флота Николай Герасимович Кузнецов, царствие ему небесное и земля ему пухом, он в своей книге написал, что “мы, высшие военачальники, должны разделить со Сталиным ответственность, потому что никто из нас не сказал ему прямо: “Отечество в опасности!”. Прямо никто не говорил этого, из страха. За это его после войны и гоняли, разжаловали и очень не любило наше высшее политическое руководство. Вот вам пример настоящего патриота, настоящего военачальника.
Тот же самый Кузнецов, кстати, перевел флот в боевую готовность номер один, не спрашивая, не согласовывая, почти тайком, потому что тогда бы ему сказали, что он провоцирует немцев. Он тихо, через командующих флотов… И поэтому когда был первый удар, Севастополь ответил. Его сейчас и не вспомнили даже в этот момент - может, только моряки и вспомнили. А так, всенародно - нет! А я считаю, что помимо военного подвига, это еще и гражданский подвиг настоящего человека.
Кукис: Вот я хотел задать Вам такой вопрос. Вы писатель исторической темы, как это принято говорить в таких случаях, а вот Вы как историк могли бы уже оценить то, что произошло с нашей страной, с нашим народом, начиная от 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года.
Давыдов: Я вам только вот что хочу сказать, я даже где-то и написал об этом, об этих оценках войны: военная машина нацизма пробуксовала в человеческом мясе - такие гигантские были жертвы! Я хочу вам рассказать про маленький эпизод, показывающий отношение к затратам, как тогда говорили, “человеческого материала” на войну. Это было не то в Архангельске, не то в Мурманске. Ведь тогда, позже уже гораздо, стали приходить англо-американские конвои с лендлизом - с вооружением, с продовольствием. Северный флот, в частности, занимался тем, что охранял и встречал эти конвои на подходах уже в норвежских водах. Я это сейчас записал таким маленьким эпизодом, что мы встречались с матросами и офицерами союзного флота в морском клубе, и там кто-то налил по полстакана и сказал “За нашу победу! Мы возьмем Берлин вместе”. Они выпили за победу. А потом один мичман (американский или английский младший офицер) говорит: “А Берлин будете брать вы”. А это еще была середина войны. Мы страшно все удивились, что это такое: союзник нам уступает такое? “Вы, вы будете брать!” Тут некоторое замешательство, почему, собственно? А он объясняет: “Я, мол, в своей семье один, а у вас в семьях полно детей. Вот пускай русские и берут Берлин. А мы потом подойдем”. Мы были страшно потрясены этим тогда. А это было то, как я недавно вспоминал с Булатом Окуджавой, что он поет “Мы за ценой не постоим”. И я сказал: “Булат Окуджава как солдат Отечественной войны он имеет право говорить “я, мы за ценой не постоим”, но генерал не смеет так рассуждать! Так вот у них [у союзников] этого не было. Вот почему сейчас говорят про Жукова… Он, может, великий полководец, но рассуждать о цене ему тоже надо было бы, а не брать к 1 мая, к 7 ноября… Конечно, то, что говорил тот английский или американский офицер не должно было нравиться мне, и это расценивалось как “вот второй фронт никак не открывают”...
Как-то сейчас стали говорить чаще Вторая Мировая война - я все равно продолжаю воспринимать как Отечественную войну. Потому что война-то началась на нашей земле, у нас здесь она происходила. И это был, действительно, массовый, народный подвиг. Я так и продолжаю это воспринимать, что бы там мне ни говорили теперешние интерпретаторы - я продолжаю воспринимать консервативно.
Ворошилов как-то сказал совершенно идиотскую фразу, что “наш народ любит и умеет воевать”. Народ, любящий воевать, мне был бы не по нраву. Да и, вообще, наверное, таких народов нет. Кто любит воевать? Нет, не любил никогда наш народ воевать. А когда приступил к делу, еще и не умел. Но нашел в себе силы суметь. И при этом армия была в огромной своей массе крестьянская. То есть, шло защищать Россию ограбленное, замученное, всеми этими коллективизациями, переселениями в Сибирь, раскулачиваниями… И вот они шли… С точки зрения холодного какого-нибудь политолога или социолога, это ведь была глупость: “Кого вы защищаете?” А по глубинному народному чувству он защищал Россию! Хотя настолько затаскали это выражение, что многие скромные люди избегают это говорить - “за Россию, за свою землю”, - но тем не менее, это так. Когда шел в бой русский мужик, который оставил свою деревню, у него была еще и надежда на послабление после победы. Что нельзя так обращаться с человеком, хоть он и крепостной, который, собственно, принес Победу. И, вы понимаете, Берии это в голову не приходило, я уверяю, а вот Бенкендорфу, начальнику третьего отделения тайной полиции при Николае Первом, это приходило. И он в одном из своих ежегодных отчетов написал, после войны Отечественной 12 года, много позже, лет пятнадцать спустя, что “у нас хуже всех живется крестьянину, который принес нам победу в 12 году“. А Берии и другим этим людям это приходило в голову? Черта с два! Никакие послабления после войны они не сделали. А товарищ Сталин имел цинизм и наглость произнести тост “За терпение великого русского народа!” - и все мы дико обрадовались: “Вот спасибо, вот спасибо, похвалил!” Особенно всякие маршалы были счастливы, когда он это сказал на банкете тогда. За что похвалил? Он настолько был всесилен, что мог бы… Другие бы сказали этому правительству, когда началась война: “Уходите! Вы нас привели сюда”. Но светлый ум и терпение русского народа не дали это сказать. И вот, значит, он поднимает тост “За терпение!”...
Вот Вы говорите “как историк”. Там, на Западе, у них за бугром, написано не то 68 томов истории этой войны. Во Франции - тоже многотомие. А вот у нас все идут дискуссии вроде “что главное было в войне - Малая земля или не Малая земля, где все решалось?”. Наши истории до сего дня продолжали ту линию, которая была свойственна военным историкам старой России. Вот был такой Михайловский-Данилевский. Он писал историю войны 1812 года. Так про него говорили, что он все время меняет в войне генералов: какие ему были выгодны, - а он сам был генерал, - тех он подставляет на главную роль. И когда он помер, то князь Меншиков (не тот, не петровский, а тот, который был при Николае Первом) сказал: “Ну, еще один баснописец помер!” Так вот все эти годы у нас были все баснописцами. А ведь даже создан был институт военной истории, сидят “погонные люди”, с большими звездами на погонах и пишут, и пишут, и пишут… И только все меняют. Так вот, я вам скажу мое историческое заключение. Да, люди часто говорят: “История все расставит по своим местам”. А недавно подумал: “История бы расставила, да мы, историки, ей не даем!” Историки все время все переставляют с места на место и никак не дают ей, истории, поставить. И сейчас все историческое осмысление свелось к тому, что раньше было с плюсом, теперь ставят минус, и думают, что они осмыслили историю!..
Кукис: “На самом деле, все гораздо сложнее, потому что существует же масса полутонов во все периоды”.
Давыдов: Естественно. Я думаю, что допустим, лет десять назад историки приходили уже к более правдивому рассмотрению вопросов войны. Но все-таки они придерживались правила, которое когда-то в Германии, лет сто назад, после франко-прусской войны тамошним историкам подал фельдмаршал Мольтке. Он говорил так: “Пишите правду, только правду, одну правду, но не всю правду!” Я думаю, что только теперь начинается время всей полноты правды. Ведь прошло уже пятьдесят лет.
А 9 мая 45 я встречал уже в тишине. Все отдалилось, все побежало на запад, а мы остались в Кронштадте. И, помню, мы в эту ночь как-то достали катер, по-моему, с полным нарушением дисциплины. И мы - в Питер, в Ленинград. Я недавно об этом писал, и не могу забыть… Мы где-то подошли к мосту им. лейтенанта Шмидта, не помню точно, но очень быстро оказались на Невском. И просто пошли. Причем были все абсолютно трезвые, но будто пьяные. И улица пустая. И, вдруг, я вижу, посредине Невского идет белобородый старик, мне показалось, в кепке, в какой-то куртке, и несет знамя! И идет один прямо посередине проспекта, ни на кого не глядя. И глядеть-то не на кого.. И, вдруг, как-то из домов, из подъездов, из ворот пошел народ, и все к нему пристраивались. И мы тоже пристроились. И все шли не колонной, а просто таким валом, валом, валом. И когда дошли до Александринского театра, уже весь Невский был полон. Вот таким я запомнил 9 мая. Ну, а дальше уже другие дни пошли…
Выдержка из программы Радио России «Моя война и наша Победа»