Весь этот год с его тоскою и злобою,
Из каждой трещины полезшими вдруг,
Я слышу ноту непростую, особую,
К любому голосу примешанный звук,

Похожий, кажется, на пены шипение,
На шелест гальки после шторма в Крыму,
На выжидающего зверя сопение,
Но только зверя не видать никому.

И вот, пока они кидаются бреднями,
И врут, как водится у них искони,
Плюс измываются уже над последними,
Кто не уехал и не стал, как они,

Пока трясут, как прокаженный трещоткою,
Своими байками о главном-родном
И глушат бабками, и кровью, и водкою
Свой тихий ужас пред завтрашним днем,

Покуда дергаются, словно повешенный,
Похабно высунув язык-помело, —
Я слышу голос, незаметно примешанный
К неутихающему их трололо.

И сквозь напавшее на всех отупение
Он все отчетливее слышится мне —
Как будто чайника ночное сипение,
Его кипение на малом огне.

Покуда зреет напряженье предсудное,
Рытье окопов и прокладка траншей —
Всё четче слышится движенье подспудное,
Однако внятное для чутких ушей.

Господь не в ветре, урагане и грохоте —
Так может действовать испуганный бес;
И нарастание безумства и похоти
Всегда карается не громом с небес;

Господь не действует ни криком, ни порохом —
Его практически неслышимый глас
Сопровождается таинственным шорохом,
С которым лопается пена подчас,

И вот я чувствую, чувствую, чувствую,
Хоть признаваться и себе не хочу, —
Как в громовую какофонию гнусную
Уже вплетается нежнейшее «Чу»…

Пока последними становятся первые,
Не остается ни порядков, ни схем,
Оно мне сладостно, как ангелов пение
За темнотой, за облаками, за всем:

Такое тихое, почти акапельное,
Неуязвимое для споров и драк.
ВЕДЬ ЭТО ЛОПАЕТСЯ БОЖЬЕ ТЕРПЕНИЕ.
ОНО ВЕДЬ ЛОПАЕТСЯ ИМЕННО ТАК.